Часть 1
Мы вышли из кабинета, и Маригольд вызвала медленный и скрипучий грузовой лифт. И тут я понял, о какой башне она говорила. С одного угла у здания нашего факультета была пристроена башенка, которую я всегда считал декоративно-технической: доступ на крышу, механизмы грузового лифта, вентиляция. Оказывается, кнопка “R” в лифте вела не на крышу, а в логово заслуженного профессора фон Хофмана, который работал с самим Вудвордом и давно вышел на пенсию. Я изредка видел его на факультетских семинарах, но я не помнил, чтобы у него были собственные студенты или постдоки. Не в те пять лет, что я учился здесь в аспирантуре. Говорили, что фон Хофману сто лет, не меньше.
Двери лифта распахнулись, и мы очутились в маленьком коридорчике, откуда вели еще несколько дверей. Одна, должно быть, на лестницу. Профессор постучала костяшками пальцев по другой темной двери. Ответа не последовало.
– Подожди меня здесь. Я проверю, на месте ли профессор. Он любит притворяться глухим, но уверяю тебя, что он слышит больше нас двоих.
Маригольд скрылась за деревянной дверью. А я остался стоять в прохладной прихожей, освещенной лампочкой, такой же тусклой, как мои нынешние перспективы. Самый глухой и сумасшедший профессор казался лучше, чем Эй-Эс или возвращение. Я пытался припомнить, читал ли я статьи фон Хофмана, но в голову лезли только исследования механизмов реакций изотопными метками из пятидесятых годов.
– Заходи, – поманил палец из-за двери.
Маленький ссохшийся старичок полулежал в огромном черном кресле, вытянув руки на подлокотниках. Он пожирал меня двумя глазами: черным подвижным и зеленым немигающим.
– Я был огорчен новостью о смерти Льюиса Крейна. Уходят лучшие, – прохрипел высоким голосом Карл фон Хофман. – Если вы покажете себя достойным и ответите на три простых вопроса, то я готов принять вас под мое покровительство.
– Благодарствую, профессор, – я почтительно опустил голову в полупоклоне. При общении с таким мастодонтом мне казалось уместным копировать манеры из старинных фильмов.
– Маргарет рассказала, что вас зовут Филип и вы чрезвычайно многообещающий молодой химик. Я не брал студентов уже более пятнадцати лет, но готов выступить вашим номинальным руководителем, если это не займет более года. Первый вопрос: как называется вещество с формулой купрум-эс-о-четыре?
Я был не готов к такому импровизированному экзамену, и вопрос явно был с подвохом.
– Сульфат меди два?
Фон Хофман сжал губы.
– Медный купорос, – быстро исправился я.
Старик кивнул. Такой ответ его удовлетворил:
– Где в ИК-спектре находится полоса тройной связи углерод–углерод?
“Я со студенческих времен этого не повторял, – подумал я про себя. – Две тысячи триста? Мы давно только ЯМР спектры снимаем. И на поздних стадиях синтеза ктулхумицина не было интермедиатов с тройной связью. Но что я теряю? Сам-то он помнит?”
– Около двух тысяч трехсот обратных сантиметров, сэр.
– Почти, – но профессор продолжил. – Какой город является столицей Мэриленда?
Вопроса по географии я не ожидал. Я иностранец, что я вообще знал о Мэриленде. Это где-то посередине Восточного побережья. У него явно есть столица, но откуда мне ее знать, если я там никогда не был. Губы профессора Маригольд зашевелились, она пыталась беззвучно мне подсказать, но зеленый глаз фон Хофмана заставил ее замереть.
– Я не знаю, профессор, – произнес я. – Я был так занят в классе и лаборатории, что не имел чести посетить этот замечательный штат и его столицу.
Профессор смерил меня взглядом сверху вниз, поднял скрюченный палец и провозгласил:
– Кто-то повадился воровать реактивы из моей лаборатории. Недавно пытались стащить большую банку четыреххлористого титана. Банка была заколдована, и вор далеко ее не унесет. Но я хочу, чтобы кто-нибудь был в лаборатории, когда я отсутствую. Вы приняты. У меня есть небольшой личный фонд, доходы из которого я передавал на именные лекции в обществе ИК-спектроскопистов города Балтимора. Этого хватит на скромную стипендию – я в свое время получал не больше, питался любовью к химической науке. А в плане реактивов и посуды вам придется довольствоваться тем, что осталось в лаборатории.
– Я так рада, что все устроилось, – принялась поздравлять меня профессор Маригольд. – Филип, профессор фон Хофман самый заслуженный на нашем факультете, это такая честь. Я пойду, меня ждут мои аспиранты. Здоровья вам, Карл.
Мы остались вдвоем с моим новым руководителем. Мое согласие посчитали настолько очевидным, что я мог его не высказывать. Фон Хофман отвернулся к окну и долго изучал неподвижным глазом узоры паутины на фоне серого неба.
– Вам снятся сны о веществах? – спросил он, наконец.
– Мне иногда снится, что я ставлю эксперименты в лаборатории, – честно ответил я.
– Снам химика надо верить. Кекуле увидел во сне формулу бензола, а Менделеев периодическую таблицу.
Очередная пауза. Профессор одновременно и присутствовал в комнате, и парил мыслями на недосягаемом для меня энергетическом уровне.
– Вы читаете по-древнегречески? – он приподнялся и взял со стола распечатанную статью на пожелтевшей бумаге. Я не мог рассмотреть полустертый текст.
– Нет, к сожалению.
– Очень плохо, знание языков для химика не менее важно, чем знание частот в ИК-спектре. Но что теперь поделаешь. У меня есть для вас два проекта на выбор. Вы слышали о муравьином дикетоне?
– Нет, сэр. Только о муравьиной кислоте и альдегиде.
– Далеко на Востоке есть пустыня, где живут гигантские муравьи. Они охраняют вещество с чудесными свойствами – муравьиный дикетон. Жители тех мест традиционно добывали это вещество следующим образом. Берут трех верблюдов. Едут в пустыню в самую жару, когда муравьи спят. Набирают целый мешок муравьиного дикетона, садятся на одного из верблюдов и скачут прочь во весь опор. Просыпаются муравьи и начинают преследовать вора. Тогда отстегивают одного верблюда, и муравьи набрасываются на него и съедают, потом начинают снова догонять, тогда отвязывают второго верблюда, и муравьи его тоже съедают. Но выигрывается время, и на третьем верблюде успевают вырваться из пустыни. Меня давно интересует, можно ли получить в лаборатории синтетический муравьиный дикетон и сохранить жизни верблюдам.
Во время сего продолжительного рассказа профессор сохранял спокойный сосредоточенный тон, не допускающий и капли иронии.
– Вы сейчас серьезно говорите, профессор? Или это еще одно испытание?
– Второй проект – синтез коричного алкоголята. Сейчас его добывают в Аравии из гнезд, которые вьют птицы Рух. Они приносят ветви чудесного дерева с далеких островов и вьют из них гнезда. Если вы думаете, что работа в лаборатории тяжела и опасна, посмотрел бы я на вас, когда б вы полезли на дерево разорять гнездо птицы Рух. Выбирайте: муравьиный дикетон или коричный алкоголят – других проектов у меня для вас нет.
Дитя своего века, я привык руководствоваться здравым смыслом. Что это? Издевка? Проверка чувства юмора? Намек, что я сам должен ставить себе задачи? Профессор окончательно сошел с ума? Это самый распространенный слух, который я о нем слышал, но полчаса назад он рассуждал вполне связно.
– Я возьму муравьиный дикетон, – решил подыграть я.
– Блестящий выбор, – похвалил меня фон Хофман. – Очень важный синтез. В случае успеха он спасет жизни очень многим верблюдам.
– Только какова его химическая структура?
– Ваш синтез это и установит. Вот ключ от лаборатории – дверь направо от моего кабинета. Я прихожу на факультет только по понедельникам. Учитывайте это, когда будете назначать дату квалификационного экзамена. Я рассчитываю, что Льюис научил вас кристаллизации и обращению с горелкой, поэтому я предоставляю вам большую долю самостоятельности.
– Спасибо, профессор. Мне только нужна ваша подпись в этой бумаге для деканата.
Ключ был, по-видимому, сделан из латуни, но первое впечатление было, что он золотой – тяжелый и блестящий. Я зашел внутрь, ожидая увидеть алхимические реторты, весы с гирьками и сушеных летучих мышей в банках. Но это была крохотная стандартная лаборатория, только очень пыльная. Тяга работала. Вода, азотная линия, даже ротационный испаритель, хоть и устаревшей конструкции. Внизу под тягой вместо скелетов бывших аспирантов я обнаружил целый кладезь реактивов и растворителей. Выцветшие этикетки несли на себе логотипы давно исчезнувших компаний. На банке с серой масса была указана не в граммах, а в фунтах. В бутылке с пиридином образовался белый осадок. Все, конечно, придется перегонять перед использованием. Химическая посуда тоже повидала виды и была частично отбитой и потрескавшейся. Буду осторожнее, чтобы не порезаться.
Я примостился на облезлом кресле, в котором – отчего б не пофантазировать – сиживал профессор Вудворд, когда он навещал своего старого коллегу Карла фон Хофмана в семьдесят лохматом году, за много лет до моего рождения. Моим напряженным нервам нужна была передышка. Пара дней спокойствия, в которые можно не думать о проектах, синтезах, встречах с профессорами и унизительном упрашивании дать мне шанс проявить себя. После смерти профессора Крейна я кружился на волнах как после кораблекрушения, и вот выбрался, если не на твердую землю, то на спасательный плот. У меня есть лаборатория, есть руководитель, осталось придумать проект.
Мой взгляд упал на грязную тряпку, наброшенную на газовый баллон. Первым делом надо будет прибраться в этой берлоге и составить список реактивов. Я встал и поднял тряпку, которую тут же в ужасе выронил. Это был лабораторный халат, заляпанный кровью, причем относительно свежей, не десятилетней давности. Что фон Хофман говорил о снах? Холодок пробежал по моей спине: я вспомнил свой недавний сон, профессора Крейна в крови и мои отчаянные попытки оправдаться за свою неуклюжесть. Я обещал ему синтезировать ктулхумицин.
Я снова сел за стол, но уже в столь же расстроенных чувствах, как и в то субботнее утро, когда Сара сообщила мне о смерти нашего руководителя. Кровь это или пятна окрашенного комплекса железа, но я буду проклят, если не выполню последнюю волю того, кто сделал меня химиком. Профессора Крейна больше нет, как и моего лабораторного журнала, но наш синтез, спланированный, оптимизированный и оборвавшийся на последней стадии, не должен остаться незаконченным эскизом. Ктулхумицин должен быть получен и опубликован с именами всех, кто работал над его синтезом. Это и будет мой проект.
Я отыскал ручку, лист бумаги и начал судорожно рисовать стрелки и формулы. Все стадии должны быть у меня в голове. Я оставлял пробелы, потом возвращался, зачеркивал и переписывал. На улице стало темнеть, когда на третьем исписанном листе, я вывел правдоподобную схему синтеза ктулхумицина. “Октябрь, ноябрь, декабрь…” – начал загибать я пальцы на руках. Семь месяцев и 16 стадий. Чуть меньше двух недель на стадию. Мне не надо ничего изобретать с нуля, только повторить то, что мы уже проделали за прошедшие годы. Да, нас было четверо, а я буду один, но сейчас я уже знаю все узкие места, мне не надо проверять тупиковые ходы, только исполнять. Более, чем достаточно по времени, если все стадии сработают и найдутся все нужные реактивы.
Я выписал примерный список того, что потребуется. Базовые реагенты и растворители определенно должны отыскаться в лаборатории фон Хофмана. Что-то можно будет купить, что-то наколядовать в других группах – химфак не без добрых людей. Меня больше всего беспокоили три специфических штуки, которые мне понадобятся в самом начале синтеза. Но я знал, что я смогу их достать. Я сжал кулаки и стукнул по столу: вызов принят, синтетическое путешествие начинается.
Материалы и методы
На следующий день Брайан пересказывал мне за ланчем свои злоключения:
– Ты не представляешь, сколько они там работают. Официально Эй-Эс требует работать с понедельника по пятницу до одиннадцати вечера, в субботу можно уйти в пять, а в воскресенье взять выходной. Но в это воскресенье он закатил истерику, что пришел в лабу в шесть утра, и там никого не было.
– Сдохнуть можно от такой нагрузки.
– Да, Крейн нас разбаловал. В воскресенье же я обсуждал с Эй-Эс свой проект. Обычно он вычитывает в журнале формулу только что найденного природного соединения, подзывает двоих аспирантов и дает им задание синтезировать это вещество как можно быстрее.
– То есть они там работают парами, как Гога и Магога?
– Если бы. Нет, два аспиранта соревнуются друг с другом, кто будет первым, тот и опубликуется вместе с Эй-Эс, а кто вторым – тому шиш, а не публикация. Поэтому они ненавидят и боятся друг друга. Когда уходят домой, закрывают все вещества на ключ, чтобы конкуренты не плюнули в колбу. Но те все равно могут саботировать эксперимент, налив в реакцию серной кислоты, когда ты вот так вышел на ланч или в туалет.
– Жесть. Ты еще не пожалел, что пошел к Эй-Эс?
– У меня будет все проще. Мне надо будет синтезировать исходники для Эрика, и если мы закончим синтез в этом году, то меня возьмут на статью третьим вторым автором.
– Как это?
– Эрик будет первым. Гога и Магога вторыми авторами, и я вместе с ними. Ты же знаешь, что Эрик – любимчик Эй-Эс, поэтому публикация точно будет, а синтезируем мы…
Брайан осекся. Значит, он не только работает на Эй-Эс, да еще работает с Эриком. В моих глазах это было полное моральное падение, потому что Эрик – гарвардский выпускник – брал все не умом, а наглостью. Мы шутили, что он попал в Гарвард по спортивной стипендии, так как переход в аспирантуру в наш университет был, несомненно, понижением. Но Эй-Эс, благоговевший перед Гарвардом и тамошними профессорами, сразу записал Эрика в любимые ученики.
Эрик был освобожден от соревнования с другими аспирантами. Наоборот, на него постоянно работало несколько постдоков, чтобы Эрик мог публиковать многочисленные статьи (включая недавний Nature) и получать жирные государственные стипендии и аспирантские награды (на большинство из которых я не мог рассчитывать, так как был иностранцем). А Гогой и Магогой мы звали двух неразлучных нахальных постдоков – Джорджа и Мэтта – которые вечно бедокурили, и я злорадствовал, что на последнем году аспирантуры Эрик получил таких бесполезных помощников. Но у Гоги с Магогой были свои собственные гранты, поэтому Эй-Эс смотрел на их безобразия сквозь пальцы. И вот теперь Брайан связался с такой компашкой. Но я решил промолчать: к Брайану у меня было собственное дело.
– Я не могу рассказать тебе о нашем проекте, – извинялся Брайан. – Ты же понимаешь, Эй-Эс двинут на секретности. Тебе я полностью доверяю, но лучше…
– Я понимаю. Без проблем.
– Лучше расскажи мне, чем ты собираешься заниматься с фон Хофманом. Если честно, я думал, что он давно умер.
– Не исключено. Держится в этом мире только некромантской силой своего волшебного глаза. И будет жить вечно, пока не получит Нобеля.
Брайан хмыкнул. Я оглянулся по сторонам, нет ли поблизости кого знакомого с химического факультета.
– Я решил закончить синтез ктулхумицина, – негромко поделился я с Брайаном своим квестом.
– В одиночку? За полгода?
– За восемь месяцев. Я посчитал, что это реально, если я не буду отлынивать. Мне не нужна помощь в лабе, не хочу тебя отвлекать от твоего проекта, но мне могут понадобиться некоторые реактивы, которых у нас нет. В первую очередь родий для тетрамеризации, катализатор для гидрирования и фермент для десимметризации.
– Я посмотрю, что есть у Эй-Эс, и дам тебе знать. А о ферменте тебе надо спросить Сару, это она его где-то доставала.
– Ты, кстати, не видел ее? Она что-нибудь себе нашла?
– Нет, не видел, – покачал головой Брайан. – Погоди, у меня есть кое-что для тебя.
Он начал копаться в своем рюкзаке. Очевидно, его он тоже боялся оставлять без присмотра в эй-эсовской лабе.
– Вот, держи. Мне он уже ни к чему, а тебе может пригодиться.
Он протягивал мне лабораторный журнал в стандартной коричневой обложке. Как я мог забыть, что журнал Брайана не исчез столь таинственно как мой и Сары.
– Вау! Спасибо, Брайан. Если я опубликую синтез, то обязательно включу в статью всех, кто над ним работал.
Я пролистал несколько страниц с химическими каракулями. На первой в черной рамочке разместилась цитата Крейна, которую он часто повторял: “Ключом к синтезу ктухлумицина является стереоселективность”. Весьма банальное утверждение для опытного химика-синтетика.
– Было бы здорово, если бы у тебя получилось, – размечтался Брайан. – Я постараюсь помочь с катализаторами. Эй-Эс богатый, поделится, тем более, что Гога с Магогой вечно тырили наши ЯМРные ампулы. Ой, мне надо бежать. Пора привыкать к укороченным перерывам на ланч. Ты сейчас на химфак?
– Мне надо зайти в иностранный отдел. Надо перезаполнить формы, если я перехожу в другую группу и источник моей стипендии меняется.
– Угу, удачи!
Мы встали из-за стола, и я боковым зрением заметил, что незнакомый мне полноватый юноша за соседним столом тоже поднялся и направился вслед за нами. В мою голову закрались подозрения. Откуда мне знать всех студентов из группы Эй-Эс, особенно новичков? Нет, отныне надо держать язык за зубами.
– Только, Брайан, не говори никому, над чем я работаю. Может, только Саре, хотя ей я сам скажу. Я даже фон Хофману ничего не собираюсь говорить, пока не закончу.
Подозрительный юноша, подкрепляя мою паранойю, следовал за мной по кампусу. В иностранном отделе я никого не нашел, и стоял на лестнице, наблюдая в окно, как тот стоит под начавшим желтеть деревом у входа, явно поджидая меня. Не хватало мне декана и Эй-Эс с его шайкой. Но мне нечего скрывать.
– Вы не меня ли ждете? – подошел я с вопросом.
– Извините, вы аспирант профессора химии Льюиса Крейна?
– С какой целью интересуетесь?
– Три недели назад в начале семестра профессор Крейн пообещал мне, что я смогу проходить в его группе класс. Меня зовут Сэм, моя главная специализация – изобразительное искусство, но я выбрал к ней химию, как дополнительную. Я записался на класс, где мы должны работать в лаборатории одного из профессоров в течение семестра. А потом я узнал, что профессор Крейн погиб, но если вы его аспирант, не могли бы вы взять меня к себе?
Я чуть не ответил, что нет, не мог бы, но представив, как долго и утомительно придется мне разбирать завалы в лабе фон Хофмана и отмывать ее от паутины, я всерьез задумался о помощнике.
– Ты четвертый год начинаешь, Сэм?
– Третий.
– Но практикум органической химии ты брал?
– Только общей. Химия – моя дополнительная специализация, не главная.
– Извини, но я не могу тебя взять. Мне нужен помощник, но кто-нибудь поопытнее.
– Но профессор Крейн мне обещал…
Я смотрел на его моментально осунувшуюся фигуру. Не меня ли самого так недавно пинали все эти профессора под самыми надуманными предлогами. И разве я не стал теперь сам за старшего?
– Хорошо. Не реви. Я могу тебя взять. Меня кстати, Фил, зовут. Сокращенное от Филип. Но я сам всего лишь аспирант. Причем иностранец. Если профессор Крейн обещал, я постараюсь выполнить его обещание. Теперь я за него на этой земле. Но у меня самого новый руководитель – профессор Карл фон Хофман. Очень заслуженный. Нам нужно будет получить и его разрешение тоже. Ты в какие дни можешь приходить в лабораторию?
– В понедельник после одиннадцати могу. И тебе будет удобно в субботу?
– Это последний год моей аспирантуры. Я собираюсь быть в лабе каждый день.
– Я могу в эту субботу прийти. Комната 813 на химфаке?
– Нет, я теперь работаю в башне. Даже не знаю, есть ли у нее номер.
– В башне? Круто. Я знаю эту башню. Видел ее снаружи. Я могу в субботу туда прийти около десяти утра.
– Годится. Туда ведет только грузовой лифт. Надеюсь, что разберешься.
– А над чем мы будем работать? Синтезировать взрывчатку?
– Нет, еще круче. Совершенно секретный проект под кодовым названием “Муравьиный дикетон”. Но для начала нам надо будет навести порядок в лаборатории.
С Сарой мы встретились в четверг у кабинета декана.
– А я стала помощником директора лаборатории ЯМР, – сказала она с сияющим лицом, будто ее только перевели из нашего университета в Гарвард. – Буду заправлять спектрометры жидким азотом и обучать студентов работе на приборе.
– С твоими мозгами заниматься этим? – я откровенно недоумевал.
– Ну, не всем сидеть в башне и заниматься полными синтезами, – надула губы Сара.
– Не пойми меня неправильно. ЯМР – важный метод анализа. Но разве ты сможешь защититься, работая в таком месте?
– Попробую потом перевестись в одну из групп. Мне не так горит, как тебе. Какой проект тебе дал фон Хофмана?
– Люди верно говорят, что фон Хофман сошел с ума. Мне он нужен только, чтобы поставить подпись для декана. Я сам себе хозяин и буду продолжать наш старый синтез ктулхумицина.
Лицо Сары помрачнело.
– Как ты его продолжишь? Без журнала? Там же несколько опасных стадий?
– Мне Брайан подарил свой журнал. Да я и сам помню почти весь синтез.
– Профессор вечно ругал Брайана за то, что тот ничего не записывает. Я сама видела, что у него только голые схемы, а дальше пустые страницы. Не записано, ни что делал, ни что получил.
– Ты что, завидуешь мне? Что я буду заниматься полным синтезом, а ты азот в спектрометры подливать? Слушай, ко мне тут навязался один студент в помощники, но зачем мне студент, когда есть ты. Давай ты будешь мне помогать с синтезом. Я все равно включу всех нас в статью, когда закончу.
– Ну, уж нет, – отреагировала Сара таким возмущенным тоном, будто я предложил ей что-то другое. – Не надо мне авторства на статье. Ты, Фил, возомнил себя профессором Крейном, но ты – не он.
– Но синтез был закончен на девяносто девять процентов! Что нам, всем разбрестись, кто куда, и слить пять лет жизни?
– Я тебе такой шуткой отвечу: один постдок приходит к профессору и говорит: “Профессор, я отдал этому проекту семь лет моей жизни, могу я их купить обратно на заработанные деньги?” А профессор отвечает: “Семь лет своей жизни – нет. Чужой – да. Заплати эти деньги такому же простаку, который будет работать на тебя семь лет”.
– Несмешно. И я не вижу, какая тут связь.
– Извини, если несмешно. Больше я ничем не могу тебе помочь.
– Хм, на самом деле можешь, – я сбился, прикидывая уместно ли обращаться к ней с просьбой сейчас. – Мне для синтеза нужен будет фермент, ацилтрансфераза. Брайан сказал, что ты в прошлый раз его где-то брала. Не могла бы ты…
– А что если я отвечу, что не могла бы? Ты откажешься от идеи синтезировать ктулхумицин?
Я сердито посмотрел на нее.
– Нет, не откажусь. Пойду и сам этот фермент закажу. Найду другой способ разделить энантиомеры. Рацемический синтез для начала опубликую, в конце концов.
– Ладно, я узнаю насчет фермента для тебя. Но я скажу тебе честно – только ты не обижайся – я не верю, что ты сможешь синтезировать ктулхумицин, Фил.
В субботу мы с Сэмом устроили генеральную уборку и перепись реактивов в лабе. Я к этому времени успел набросать не только подробную схему предстоящего синтеза со всеми шагами, но и прикинул массы всех веществ, которые нам для него потребуются. К моей особой радости в запасах фон Хофмана отыскалась большая бутыль этил пропиолата, с которого и начиналась первая стадия. Сэм постоянно осаждал меня вопросами о найденной посуде, зачем нужна та или иная изогнутая насадка или необычной формы колба. Мой язык уже начинал заплетаться, как в дверь постучали.
– Вот где ты теперь обитаешь. Тесновато, – озирался на пороге Брайан.
– В тесноте да не в обиде. Знакомься, это Сэм. Будущий великий художник. Присоединился к моему квесту, чтобы вдохновляться аппаратом Сокслета и кристаллами ферроцена. Сэм, это Брайан, мы вместе работали у профессора Крейна. Надеюсь, что по делу, потому что у меня нет сил на “просто поболтать”.
– По делу. Я посмотрел по нашей базе, родий у нас есть. А вот катализатора Крейна нет.
– Еще бы, – фыркнул я. – Так Эй-Эс и запишет у себя в каталоге “катализатор Крейна”. Они из-за этого катализатора в свое время и разругались.
– Нет, я под разными названиями и по формуле смотрел. Пишут, что нет.
– Ладно, потом где-нибудь еще найду. Или придется самому синтезировать.
– А с родием такая проблема: у нас в хранилище есть специальный шкаф с соединениями платиновых металлов, и им заведует Эрик, такая у него работа в группе. Надо каждый раз, когда берешь, записывать к ему в журнал, чего и сколько взял.
– Вы с Эриком теперь дружбаны. Сможешь насчет родия с ним разрулить?
– Э-э-э… Не уверен. Он же знает, что мне самому этот родий для проекта не нужен. Не могу же я сказать, что помогаю тебе синтезировать ктулхумицин.
– Ш-ш-ш, – приставил я палец к губам.
– Вот сам видишь, – Брайан перешел на шепот.
– Тогда сами зайдем, заберем, никуда ничего записывать не будем и никто не заметит. Сомневаюсь, что Эрик заботится о содержании этого шкафа.
– Рискованно. В хранилище постоянно кто-нибудь есть. Ты сейчас будешь ржать, но у Эй-Эс там стоят раскладушки, на которых спят те, у кого такая запарка с синтезом, что нет времени сходить домой.
– Как это вообще с правилами техники безопасности соотносится?
Брайн развел руками.
– Я выяснил, что есть только один час в неделю, когда там гарантировано никого не будет. В воскресенье в 8 утра у нас большая встреча группы, явка обязательна.
– А ты говорил, что воскресенья у вас выходные.
– Как видишь, нет. Выходные, если Эй-Эс укатил на конференцию или получать очередную награду. Тогда встречу группы должен проводить Эрик на правах старшего, но ему лень.
– Значит, завтра в восемь.
– Да, спускайся к нам. Знаешь, где у Эй-Эс комната-хранилище? Быстро взвесим родий, сколько тебе надо…
– Пара граммов трихлорида будет достаточно.
– Взвесим, сколько тебе надо, и я побегу на встречу группы. Надеюсь, что первый раз мне простят небольшое опоздание.
– Замётано. Завтра в восемь операция “Анти-Эрик”.
Стоя на лестничной площадке, через щелку я наблюдал, как эй-эсовцы бредут по направлению к конференционной комнате. В самом начале моей аспирантуры Крейн тоже использовал ее для еженедельных встреч, но потом наша группа стала меньше, сократилась до одной лабораторной комнаты, и мы стали собираться полным составом ежедневно. Последним по коридору шел Брайан, который постепенно отставал и, наконец, направился в мою сторону.
Без лишних слов мы юркнули в комнату-хранилище. Стеллажи, заставленные реактивами, уходили вглубь, но шкаф с платиновыми металлами был у самого входа. Я стоял наизготове с пустой пластиковой банкой и шпателем, а Брайан перебирал склянки в шкафу. Своими неуклюжими пальцами он вытащил на свет один из них и передал мне бутылочку с заветным темно-красным порошком. Я отвинтил крышку, запустил шпатель внутрь и стал перекладывать вещество в припасенную пустую банку.
И тут в дверном замке зазвякал ключ, кто-то пытался его открыть, не осознавая, что дверь и так не заперта. Брайан бросился ко входу в хранилище и потянул на себя дверную ручку.
– Беги! Прячься! – процедил он сквозь зубы.
От неожиданности рука моя дрогнула, и крупицы трихлорида родия посыпались на стол. В растерянности я бросил лязгнувший шпатель, схватил не свою банку, а саму бутылочку с реагентом и, закручивая на ходу крышку на ней, бросился бегом в дальний угол хранилища.
Сзади до меня долетел голос Эрика и в ответ ему ненатурально громкий голос Брайана. Я добежал до конца комнаты. Это был тупик. Другой двери там не оказалось. Я начал ошалело бегать глазами по полкам и шкафам, пытаясь прикинуть, могу ли я куда-нибудь втиснуться и затаиться. Решение надо было принимать моментально. Мой взгляд упал на большую бочку с силикагелем, которая стояла позади раскладушек, о которых предупреждал Брайан. Я мигом подскочил к ней, приподнял крышку, и к моей радости оказалось, что бочка практически пуста. Небольшое количество белого порошка оставалось только на самом-самом дне. Опершись ногой на раскладушку, я шагнул внутрь силикагельной бочки, скрючился, присел и смог задвинуть за собой крышку. В левой ладони я инстинктивно продолжал сжимать сосуд с родием.
Голосов я больше не слышал, но через минуту после того, как я скрылся в бочке, рядом отчетливо раздались шаги, а потом звук плюхнувшего на раскладушку тела. Затем голос, который я смутно распознал, как Гогу:
– Не дают поспать честным постдокам.
Отвечавший ему, естественно, был Магогой:
– Надо вообще расстреливать тех, кто митинг в восемь утра назначает, а потом не приходит.
Нельзя сказать, что я был рад такому соседству. Я сидел без доступа свежего воздуха в плотном полиэтиленовой мешке, наполненном взвесью силикагельной пыли, изо всех сил стараясь не чихнуть. А эти двое могут продрыхнуть до вечера. Тоже мне, нашли укромное местечко, где их никто не будет беспокоить.
– Что разлеглись? Кто мне будет циклопентанон варить?
– Дай поспать честным постдокам, сам таким скоро будешь, – заскулил то ли Гога, то ли Магога. – Мы всю ночь работали.
– Знаю, как вы работали. До сих пор на ногах еле стоите.
Вот тут я признал голос Эрика.
– У тебя этот новый есть, как его звать-то, Бернард? Вот пусть он тебе все и синтезирует, а мы свое в жизни уже насинтезировались, пора на покой.
– Брайан. Ни фига не умеет этот Брайан. Я не знаю, чем он в лабе Крейна занимался. Пробирки мыл, наверно. С линией Шленка работать не умеет. Я просил босса о двух помощниках. И мне нужен был другой – Фил.
– А куда он делся? Эй-Эс должен был его выгнать, когда тот напал на него у декана.
– Брайан сказал, что он теперь с “ку-ку” работает.
– С “ку-ку” в башне?
– Я понял так. Но никакой “ку-ку” его не спасет. Эй-Эс не спустит ту выходку и вынесет его на экзамене. Все будет выглядеть как несчастный случай.
– Надо будет нам с Мэттом забраться к нему в башню, нарядившись привидениями умученных постдоков, и напугать его до пожизненного заикания, чтобы перестал старшим дерзить. Эрик, верни ключ.
– Вы с титаном и так устроили шороху. Но я пришел за силикагелем, а не с вами лясы точить. Не хотите работать, так другим не мешайте.
